Язык как текст национальных культур

Автор(ы) статьи: Зотов С.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Язык, рассматриваемый как субстанция культуры и одновременно как размерная фрактальность, выступает средством объединения культуры в единое смысловое поле и создание единого тезауруса ее носителей – людей, выросших и сформированных в ней. Он призван передавать мысли и чувства и сам представляет собой сложнейшее образование, в котором собственно вербальному языку отводиться незначительное место, который лишь в совокупности с другими группами языков способны передать определенную информацию. Каждую фракцию языка как открытой системы можно рассматривать как отдельный «организм», способный к саморазвитию. Используя внешнюю семиотическую среду, коды восприятия, язык как система воссоздает и развивает свои структурные концепты. В данном случае, свойства открытости создают условия для самоорганизации, стимуляторами которой выступают внешнезаданные условия, которые и находят отражения в языке, и, одновременно, модифицируют его как зеркало эпохи [3].

Существенным параметром самоорганизации является природная нелинейность развития языка, которая стимулирует его развитие, т.е. ситуация, при которой состояние его на каждом последующем шаге зависит не столько от начального состояния, сколько от непосредственно предшествующего, и развитие совершается через случайность выбора пути. При этом система смысла языка нелинейна, многосмыслена только на определенных этапах развития и настолько, насколько участвующие в диалоге или чтении хотят этого, могут себе подобное позволить, способны понять. Отсюда проистекает, что, для передачи содержания, оно должно быть распределено между структурами определенных типов, расположенными в определенном порядке, и т. д. Важнейшей его особенностью становится ее понятность для адресанта, то есть единый тезаурусный слой, единый терминологический словарь, который используют оба в своем общении. В данном случае в информационной коммуникации остро встает вопрос о проблеме смысла и языка. Ю. Лотман указывает, что языковой семиотический механизм преследует цель адекватной передачи определенного сообщения. Система работает «хорошо», если сообщение, полученное адресатом, полностью идентично отправленному адресантом, и «плохо», если между этими текстами наличествуют различия. Эти различия квалифицируются как «ошибки», на избежание которых работают специальные механизмы структуры (избыточность, в частности). Например, мы сразу отмечаем, что мышление может свободно уточнять свои категории, вводить новые, тогда как категории языка, будучи принадлежностью системы, которую получает готовой и сохраняет каждый носитель языка, не могут быть изменены по произволу говорящего. Для того, чтобы достаточно сложное сообщение было воспринято с абсолютной идентичностью, нужны условия, в естественной ситуации практически недостижимые: для этого требуется, чтобы адресант и адресат пользовались полностью идентичными кодами, то есть, фактически, чтобы они в семиотическом отношении представляли бы как бы удвоенную одну и ту же личность, поскольку код включает не только определенный двумерный набор правил шифровки — дешифровки сообщения, но обладает многомерной иерархией. Даже утверждение, что оба участника коммуникации пользуются одним и тем же естественным языком (английским, русским, эстонским и т. д.), не обеспечивает тождественности кода, так как требуется еще единство языкового опыта, тождественность объема памяти. А к этому следует присоединить единство представлений о норме, языковой референции и прагматике. Если добавить влияние культурной традиции (семиотической памяти культуры) и неизбежную индивидуальность, с которой эта традиция раскрывается разным носителям культуры, то ясно, что совпадение кодов передающего и принимающего в реальности возможно лишь в некоторой весьма относительной степени. Из этого неизбежно вытекает относительность идентичности исходного и полученного смыслов [3].

Смысловые позиции сообщений чрезвычайно обширны. Выйдя из слова, пройдя через жест, рисунок, танец, дым от костров и др. способы передачи информации, человечество научилось закреплять информации в письменных символах. Затем это трансформировалось в экранную культуру, разнообразную по своим техническим характеристикам и, вышли на уровень информационного общества, по поводу которого Т. Стоунер отмечал, что «…инструменты и машины, будучи овеществленным трудом, суть в то же время овеществленная информация» [6, с. 92].

Важно помнить, что языковое и текстовое сообщение имеет специфические свойства. Известное «если у меня есть два яблока и одно я отдам, то у меня останется одно. А если я поделюсь своей мыслью, то у меня останется все что было. Если я разрешу кому-нибудь использовать мое сообщение, резонно полагать, что и он поделится со мной чем-нибудь полезным». Так что, в то время как сделки по поводу материальных вещей ведут к конкуренции, информационный обмен ведет к сотрудничеству. Информация, таким образом, — это ресурс, которым можно без сожаления делится. Другая специфическая черта потребления информации заключается в том, что в отличие от потребления материалов или энергии, ведущего к увеличению энтропии во Вселенной, использование информации приводит к противоположному эффекту – оно увеличивает знания человека, повышает организованность в окружающей среде и уменьшает энтропию» [6, с. 26.].

Одновременно с этим, будучи достаточно понятным в предметно-информационном плане, язык представляет собой существенную сложность на уровне проблемы переводимости в процессе коммуницирования культур, как внутри ее элементов (например – переводе литератрного языка в художественный, художественного в научный и др.), так и в процессе коммуникаций представителей разных культур (как национальных, так и профессиональных, образовательных и др.). Это связано с кодированием каждой группой языковых систем. При кодированиях культура сталкивается с тем, что подобные модификации приводят к постоянным приращениям смыслов. На бытовом уровне это заметно чрезвычайно хорошо, когда исходная информация сообщает о простейшем случившимся событии, а окончательная (трансформированная) гиперболизирует и абберрирует ее настолько, что воспринимающий должен срочно эвакуироваться со всей семьей в целях сохранения жизни.

Таким образом, чрезвычайно остро встает проблема тезауруса – единого информационного понимания, что может быть достигнуто лишь между коммуникантами, находящимися на одном уровне развития и объединенными сходной ситуацией, например, единой национальной культурой, или единой средой. Исследования показывают, что подобные совпадения достаточно нечасты и могут быть выявлены лишь у людей одного профессионального, возрастного, понятийного, эмоционального и др., основанных на единой национальной культуре, уровнях. Более того, если какие-то части передачи и восприятия информации могут рассматриваться как стабильные (профессионально-демографические параметры), то другие (эмоциональный настрой, состояние здоровья, наличие или отсутствие времени и др.) – как ситуативные параметры. Они определяют восприятие и усвоение соответственно себе, более того, по значимости они могут перекрывать стабильные позиции и искажать смысловые основы последней.

Множественные виды языковой коммуникации не могут преодолеть тезаурусной разницы, основанной на многоаспектности информации, заложенной в послании, самом тексте. Этими характеристиками отличается практически любой текст. Элементарный призыв: «Иди сюда, если хочешь», с одной стороны предельно ясен, с другой, добавление, обращенное собственно к желаниям человека вынуждает его экстраполировать это обращение к говорящему. В данном случае можно предполагать, что последний чем-то занят, не хочет отрываться, но, одновременно, ориентирован на чужую деликатность. Вследствие этого, услышавший подобное предложение человек, колеблется в принятии решения и наделяет своего визави своими намерениями. Принятие решения в этом случае зависит от направленности воспитания, настроения и других аспектов. А в действительности все проистекает от двусмысленности сообщения, заложенной в этом коротком предложении.

Есть целая серия текстов, где истинный смысл намеренно закодирован, скрыт от случайного прочитывания непосвященных. Этими характеристиками обладают тексты эзотерической литературы, информация разведчиков и др.

Приведем достаточно простой текст «Архангельской седьмицы» Е. Свитко:

«1. Говори ниже Слова. Говори ниже!
Качество: сила пронизывать глубины материи.
2. Поборник желания, дай ищущему то, в чем он нуждается.
Качество: двойственные аспекты желания.
3. Распусти нить. Разверни Путь. Соедини человека с Господом. Восстанови.
Качество: сила раскрывать Путь.
4. Все цветы твои. Помести корни в грязь, цветы – на солнце. Докажи, что грязь и солнце, цветы и корни суть одно.
Качество: сила выражать божественность.
5. Проносись везде, и возвращайся. И прокатывайся везде вновь. Совершай цикл развития во всей сфере небес. Докажи, что все есть одно.
Качество: гармония сфер.
6. Окрась звук. Озвучь цвет. Создавай звуки и узри их превращающимися в тени, которые, в свою очередь, производят звуки. Тогда все видится как одно.
Качество: единство истинной красоты» [5, с. 28-29].

Каждая строфа здесь представляет собой закодированный текст, который ясен посвященному, однако смысл его углубляется по мере того, как посвященный расширяет свои познания и способности. Для глубокого понимания нужно знать предысторию, эзотерическую философию и ключ транскрипции. Если в первоначальном чтении достаточно будет применять к каждому изречению в качестве ключа «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста «Что наверху, то и внизу. .. Бог – есть начало и конец всего, Слово и звук – едины, и все есть первооснова» … [1], то по мере развития личности каждое изречение становится наполненным новым более глубоким смыслом и является руководством к действию.

Не случайно книги эзотерического содержания монахи изучают всю свою жизнь, находя при каждом новом прочтении все новые и новые трактования известного для себя прежде. Более того, в обыденной жизни все используют свои информационные коды. В присутствии маленьких детей родители говорят иначе, нежели в их отсутствии, в присутствии родителей взрослые дети говорят так, чтобы не ранить их и, одновременно завуалировать сказанное. Все в данном случае увязывается с ролевыми предпочтениями присутствующих и их отношению к окружающим.

Одновременно с этим, каждая эпоха и ее доминанты отражает в языке все происходящее. Язык, как никакая другая константа, фиксирует в себе и изменения, происходящие в обществе и отношения к ним. Таким образом, эта фрактальность, как в зеркале отражает трансформацию наличной культуры, нормативные позиции и отношение к изменениям. В качестве таковой можно отметить СМИ, которые создают и входят в смысловую и понятийную разницу языка (в связи с развитием СМИ и рекламы в ней). Это так называемые «третичные» и «блип-культуры». Современное общество с его высокой скоростью жизни приводит к действию так называемые блип-культуры (Тоффлер). Он отмечает, что мы “живем в мире блип-культуры. Вместо длинных “нитей” идей, связанных друг с другом, — “блипы” информации: объявления, команды, обрывки новостей, которые не согласуются со схемами. Новые образы и представления не поддаются классификации — отчасти потому, что они не укладываются в старые категории, отчасти потому, что имеют странную, текучую, бессвязную форму.

Отражение социальных событий в языке очень показательно в последнее время в России. С 90-х годов в стране усилился интерес к публичному слову, выступлениям, обсуждавшим насущные проблемы, что было многократно усилено СМИ. Социальный интерес к этому был высок не только потому, что увязывался с реальностью, но и с формообразующими аспектами языка – публичности, ораторском искусстве говоривших и др. Это трансформировалось в такие фрактальные изменения, которые привели к их распространению в бытовой жизни, насыщенной афористическими высказываниями и выражениями. Лаконичные высказывания, содержащие обобщение социального и жизненного опыта человека, литературно обработанные и по своей форме отвечающие условиям афористичности (краткость, запоминаемость, образность), стали, с одной стороны, приметой времени, с другой – специфическим жанром современного языка — народнолитературными афоризмами. Афористичность прямо увязывает язык с отношением к его социальной онтологии. Содержательность афоризмов чрезвычайно обширна. Они затрагивают политику, экономику, культуру, образование, общечеловеческие моральные принципы: отношение к труду, деньгам, ближнему, судьбе, смыслу жизни и мн. др. при этом, общая тональность таких высказываний в подавляющем большинстве – ирония, юмористичность, которая усиливается по мере укрепления благосостояния и формирует легковесное отношение к позиционируемым концепциям политиков, окружающей действительности. Представляет интерес, что большая часть высказываний подобного рода ситуативна, становится основой межличностных коммуникаций, выливается в нормативную сферу культуры, что в совокупности дает фрактальную диффузность. Выражения типа: «Жизнь дается один раз, а удается еще реже»; «Выжимая сок из народа, следует все же предохранять его от брожения», при этом традиционно хранящаяся в языке часть афоризмов трансформируется к настоящему времени и становится подлинными образцами языкотворчества. Они могут и содержать элементы известных цитат, политических лозунгов и являться результатом «обыгрывания» смысла и формы (Ворон ворону газ не выключит; Народ и мафия бессмертны и тому под.). Заметная лексическая особенность этих текстов — включение жаргонных, ругательных слов и фразеологизмов (Отморозков разморозить просто: их надо замочить и др.). При этом важным становится тот факт, что афоризмы встраиваются в общую систему русского языка, — оценочного по своей природе. В них происходят обобщения жизненного опыта, отношения смыслового противопоставления или сближения, обеспечиваются на лексическом уровне, что в целом и создает «игру слов» (Здоровье не купить, им можно только расплатиться).

Таким образом, язык как константная субстанция культуры, активно вводит в себя аналитическую оценку действительности, выражает специфическое языковое сопротивление происходящему и одновременно психологическую защиту от него. Поэтому, практически в любой информации присутствуют множественные смысловые нагрузки, и ни одна из них не может быть абсолютно прозрачной и однозначно понимаемой.

Из этого можно сделать вывод, что языковой код всегда обладает большим смысловым содержанием, нежели его воспринимают. Его смысловые нагрузки связаны с целым рядом моментов, которые включают в себя развитие коммуникатора и реципиента, ситуацию, в которой оба находятся, настроение, состояние здоровья, ролевые позиции и окружение. Следовательно, в самом лучшем случае из него изымается лишь то, что необходимо для непосредственных действий «здесь и сейчас», остальная смысловая нагрузка остается за кадром и может быть использована впоследствии или просто забыта.

В силу этого, как и любое объемное явление, языковой код перекрывает и покрывает своим смысловым содержанием конкретное событие и оставляет место для размышлений, надстраивающихся над ситуацией. Он – лишь легкий флер, под которым скрывается более глубокое содержание. Следовательно, в процессе быстрой речи-информации, которая лишь знакомит с перечнем событий, она фиксирует таковые. В более сложных случаях, дает возможность глубокого и всестороннего анализа конкретного события, явления, знания и др.

Многослойность и полигносеологические аспекты ее выдвигают этот феномен в ряд чрезвычайно сложных для изучения, восприятия и измерения ее позиций при передаче.

Помимо чисто информационной направленности язык выступает как мощный символ, в котором кодируется и закрепляется конкретная национальная культура. Это особенно заметно в художественном литературном языке. В данном случае, смысл сообщения (информации) намеренно отделяется от языка, как символической передачи. Например, великие творения (Достоевского, Пушкина, Толстого и др.) производят сложнейшие операции с текстом, насыщая его сообразно своему гению. В этом случае, читатель воспринимает и информацию, заключенную в произведении и изучает язык, как семиотическую систему, чрезвычайно красочную и избыточную, в силу чего она может передать тончайшие нюансы переживаний, красоты природы и др., то есть заключает в себе совокупность визуальных и эмоциональных аспектов, закодированных в литературном тексте (3). В данном случае интерес перемещается на само поле языка, которое демонстрирует яркость и насыщенность породившей его культуры.

Таким образом, язык, насыщающий пространство культуры, представляет собой совокупность множества фракталов, которые постоянно взаимодействуют друг с другом, заменяют друг друга (письменный на живописный, разговорный на мимический и др.), что позволяет говорить о нем как о чрезвычайно подвижном образовании. Он фиксирует в себе направленность мышления и в целом кодирует мировосприятие или ментальность, свойственные тому или иному народу в конкретное время. Казалось бы, при такой подвижности, язык не может выступать константным фракталом национальной культуры.

Но, однако, целый ряд исследователей (Ю. Лотман, А. Лурия, Красных В., Ктони М., Мельхиседек Д. и мн.др.) утверждают, что языки функционируют как аккумуляторы культурной памяти. Язык в обязательном порядке сохраняет рисунок своего предшествующего контекста, звучания. Сам характер говора и диалекта и их изучения помогают часто более подробно, чем исторические изыскания, рассмотреть историю развития конкретной культуры. Не случайно лингвокультурология обращается к исследованию текстов и восстановлению по ним развития культуры все чаще. Один факт расшифровки проторусского языка и анализ с этой точки зрения множественных, в том числе и древнеегипетских текстов говорит само за себя. Это совершенно естественно, так как любая ушедшая картина культурной жизни предшествующих эпох доходит до нас неизбежно во фрагментах. В данном случае текст как памятник языка реконструирует целостные значения, сумму контекстов, в которых данный текст приобретает осмысленность. В данном случае, фрактальность культурного отрывка переходит в целостность посредством текста, который воссоздает вокруг себя достаточно конкретное культурное пространство, наполненное совокупной суммой семиотических смыслов. В результате язык снова становится семиотической сферой, воссоздавая культуру со всеми ее производными [2].

Однако, не весь язык, как и не все тексты, вложены в высокую культурную традицию. Время от времени язык подвергается искажениям, засорениям, что, естественно, производит пульсирование его как синергетической системы. Эта пульсация движется от чистоты к значительным искажениям языка, от использования в разных социальных стратах и разных ситуациях совершенно разного языкового узора. Подобные аспекты рассматриваются как маргинальные элементы других культур, случайно или целенаправленно занесенные в конкретную культуру. Но, как отмечает Лурия А., язык имеет достаточно прочную память, создает вокруг себя семантический ареал бытования, поэтому вторжения в него, можно рассматривать как слабые синергетические возмущения, динамизирующие развитие культуры самого языка. Сама природа языка содержит в себе программу его дальнейшего развития, что смыкается с развитием культуры и обуславливается внутренней подвижностью и наличием резервов роста [4].

Это подтверждается тем, что языки, сохраняющие культурную активность, обнаруживают способность накапливать информацию, то есть обладают способностью памяти, самовосстановления и эндогенного реконструирования. Очевидно, этими позициями объясняется, пульсирующий уровень чистоты языка, его мощность, способность воздействовать на мышление и конструировать ментальность.

Литература

Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. М., 2001
Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М. 2002.
Лотман Ю. Семиосфера. СПБ, 2003
Лурия А.Я. Язык и мышление. Москва. «Аспект-Пресс». 1998.
Свитко Е Архангельская седьмица. СПБ, 1997.
Стоунер Т. Информационное общество. Какое оно?. М., 2001.